Я вырос в небольшом городе на Дальнем Востоке и осознал, что со мной что-то не так лет в 13–14, когда все начали интересоваться девочками, а я — нет, мне хотелось какой-то близкой дружбы с мальчиками. В этом не было чего-то порочно-сексуального, я ведь не понимал, что со мной происходит. А потом пришло осознание того, что нравятся мужчины, но лет до 20 боролся с собой. Самый тяжелый период — лет в 14–16, когда в тебе бурлят гормоны, когда крышу сносит от желаний, на реализацию которых сам себе не можешь дать добро. И этот внутренний конфликт с самим собой, между тобой и обществом разрывает тебя на части. И нет вокруг никого, с кем бы ты мог поделиться своими проблемами. И первые мысли о самоубийстве появились именно тогда. Только когда через 20 лет получил опыт работы на телефоне доверия для геев и лесбиянок, узнал, что гомосексуальные подростки в четыре раза чаще решаются на самоубийства.
Мне было почти 20, когда я увидел в газетном киоске журнал «Я + Я». Там на обложке — анонс номера с рубрикой «Голубая гостиная». Разумеется, было понятно, что это для таких, как я. Жутко комплексовал, просто застыл перед киоском, мне казалось, продавщица непременно поймет, из-за чего я покупаю журнал. Пришлось в нагрузку взять десяток ручек — типа замаскировался.
В журнале нашел понравившееся мне объявление и написал человеку, который жил в Минске. Это было другое время, так что и письмо было другое — бумажное. Это не как сейчас: пишешь объявление в интернете — и через полчаса вы уже можете оказаться в постели. Письмо шло две недели туда, потом две недели обратно, могло застрять по дороге, я очень ждал ответов и очень волновался. Мы переписывались год, а потом Володя приехал ко мне. Мне было 20 лет и 9 месяцев, а он был на год старше.
И у меня все было в первый раз, по любви. Он был довольно опытный: на четвертый день после его приезда он решил посчитать количество своих партнеров и посчитал он их с помощью орфографического словаря, в котором был список мужских имен. В итоге я оказался на 77-м месте в его 22 года. Но это меня не остановило, я его очень любил.
Наши отношения были обречены с самого начала: разница в опыте, во взглядах, в целях. И потом он был все-таки столичным жителем, минским, но столичным. Он пытался расширить наш круг общения, найти, где тусуются геи. Мы очень долго исследовали весь город, но так этого места и не нашли. А потом я купил ему обратный билет в Минск. «Езжай, — говорю. — Я не могу смотреть, как ты весь такой тут страдаешь». Через полгода я приехал к нему, потом уехал, потом опять вернулся. Отношения длились в таком режиме еще 3–4 года. И потом еще 3–4 года я пытался его забыть. И все это время ему не изменял. Теперь с высоты прожитых лет думаю, что, может быть, и напрасно. Не уверен, что это круто — хранить верность в такой ситуации. Не знаю. В любом случае тогда я чувствовал, что это единственно правильное решение.
Я родом из обычной советской семьи. Отец у меня сильно пил. Избивал маму, меня. Хочу сразу сказать, чтобы у читателей не было этой логической связи «папа бьет — сын гей». Моего брата папа тоже бил, но он натурал. Так что дело не в этом. Но вот то, что жилось мне дома несладко, это факт. Так что с другом мы жили, конечно, на съемной квартире. Да и в университет во Владике я поступил только затем, чтобы уехать из дома.
Там, в общаге, мы познакомились с Леной, с которой потом «играли в семью». Лена была старше и работала в самой крутой областной газете и очень хотела перетащить меня к себе с телевидения, где тогда работал я. Но меня призвали в армию. Я попытался потребовать альтернативной службы, сказал, что я пацифист и мое право записано в конституции. В военкомате мне сказали, что конституция конституцией, но соответствующего федерального закона нет, так что я могу выбирать между армией и тюрьмой. Выбрал тюрьму. И, возможно, парился бы там еще долго, если бы не Лена. Она узнала, что я в тюрьме, и вытащила меня оттуда, сделав нужные звонки, — она была правда крутым журналистом.
А потом Лена призналась, что любит меня. Мне ничего не оставалось, как сказать ей правду. Это был, кажется, мой первый камин-аут. Я человек неслабый, но она еще сильнее, так что ее это не остановило и она предложила пойти на эксперимент.
Лена меня старше на четыре с половиной года. Она не красавица, но очень обаятельная. Очень большой профессионал. Я это очень ценю. У нее талант. Но она была авантюристкой, и авантюристкой со знаком минус, ее авантюры вели к разрушению. По крайней мере в моей жизни у нее была такая роль.
Лена развелась с мужем, от которого у нее был полуторагодовалый ребенок. Мы взяли Ленину сестру-девятиклассницу и уехали в Волгодонск, чтобы начать все сначала. В течение года мы, как я уже говорил, «играли в семью». Это были очень тяжелые времена. У меня была логическая сцепка: это человек, которому я обязан. С другой стороны, чувство вины, потому что я не мог Лене ответить взаимностью на ее чувства. Помимо всего прочего, она выпивала, это началось еще до нашей встречи. Она забеременела. Двойней. От меня. И мы… и даже я не могу сказать, что мы, она приняла решение, что нужно идти на аборт: медицинские показания, проблема с почками. Это был кризис 1998 года. Не наш лично, а в стране. Мы, все такие невъебенные профессионалы, оказались без денег с двумя детьми. Мы ходили на работу, но зарплату нам не платили. Плюс к тому моменту так изнасиловали друг друга своими проблемами, что понимали, что не можем больше быть вместе.
Я считаю произошедшее своим грехом. Когда спустя годы я крестился (я верю в Бога, хоть и гей), то каялся, что позволил Лене единолично принять сложное решение и сделать аборт. Иногда думаю о том, сколько было бы лет моим детям. Несколько раз после этого мне девушки предлагали стать отцом их детей, и у меня есть такая потребность, но все не складывалось. Грустная история.
Я не помню, через какое время после аборта мы с Леной перестали спать друг с другом. Наверное, это неважно. Важно то, что секс между нами всегда был для меня насилием. У меня все нормально с физиологией, меня может даже фонарный столб, наверное, возбудить, если я захочу: включил фантазию — и вперед! Но секс с девушкой был для меня противоестественным. Сам факт того, что мужчина возбужден, не говорит о том, что он желает близости, — физиология и эмоции имеют разное выражение. Поэтому в какой-то момент мы приняли решение, что мы живем вместе, но не играем в пару. Мы сменили работу и для окружающих превратились в брата и сестру. А как друзья мы перестали общаться, потому что выяснилось, что и дружба исчерпывается какими-то поступками.
Потом у меня был роман с парнем, с которым мы даже обменялись кольцами, но он уехал в Китай и не вернулся.
Году в 2003 я перебрался в Москву. В столице значительно проще жить в той шкуре, в которой я нахожусь. Через год пребывания в Москве я написал письмо маме, мне очень хотелось наладить с ней отношения, я ведь очень винил ее в детстве за то, что она не развелась с отцом. Я собрал с десяток стереотипов о гомосексуальности. Написал, что с подростковых лет ощущал эту тягу, что меня никто не совращал, не было несчастной любви к девушке, но в то же время с девушкой был, что это не лечится, что нет достоверных исследований, где бы говорилось, откуда это берется. Я обстоятельно и с безупречной логикой все в подробностях рассказал. И отправил письмо по почте. Прошло недели четыре, а мама не ответила.Тогда я позвонил бабушке и выяснил, что о письме она не знала. Мама перезвонила через пять минут. Сказала, что не знала, что ответить. Что она меня любит. Плакали оба. С тех пор у нас очень близкие отношения. Это великое счастье, когда тебя принимают таким, какой ты есть.
Два года назад умер мой знакомый. Его нашли в квартире голого, заколотого ножом. Он был геем. Вы знаете, как такое случается? Геи очень часто знакомятся друг с другом через интернет. И есть целые банды, которые приходят домой к геям под видом геев, убивают и грабят. Родственники, конечно, все скрывают, никто не хочет распространяться насчет этих историй. У нас с тем парнем была общая близкая подруга — Саша. Она меня попросила быть аккуратным и через интернет не знакомиться. Но я пренебрег ее советом.